Окуджава, в поисках истины: рука Мастера
К 100-летию со дня рождения Булата Окуджавы результатами архивных изысканий с читателями «МК» делится публицист, историк литературы Вячеслав Огрызко. Во второй части исследования он рассказывает о сотрудничестве сценариста Окуджавы с режиссером Владимиром Мотылем и периодом творчества, когда во всем, что делал Булат Шалвович, чувствовалась рука Мастера.
(Продолжение. Начало здесь).
К 1965 году Булат Окуджава стал востребованным автором сценариев фронтового кино. Ещё перед выходом на экран фильма «Верность» Окуджаву разыскал режиссёр из Свердловска – Владимир Мотыль. У него давно созревала идея фильма о своей войне. Он даже сочинил заявку на эту картину и отправил её в «Мосфильм». Но там все бумаги уральского режиссёра спихнули коллегам из «Ленфильма».
Сама заявка Мотыля на «Ленфильме» особых возражений не вызвала. Но встал вопрос о литературном сценарии. Режиссёр, зная свои силы, понимал, что в одиночку ему вряд ли удалось бы справиться. Он понадеялся на помощь Окуджавы. Но поэт ему ответил категорическим отказом. Тогда Мотыль зашёл с другого бока и попросил у Окуджавы разрешения использовать в будущем сценарии куски из его повести «Будь здоров, школяр». Ну, а потом режиссёр убедил поэта прописать в сценарии хотя бы диалоги. И уже в конце мая 1965 года уральский кинорежиссёр и Окуджава вместе отправились работать в Ялту.
На «Ленфильме» к сочинённому Окуджавой и Мотылем тексту отнеслись с интересом. «Сценарий «Женя, Женечка и «Катюша» , – отметил 10 августа 1965 года в своём заключении зампредседателя худсовета 3-го творческого объединения киностудии Я.Н.Рохлин, – составляет литературную основу военно-приключенческого комедийного фильма. Он посвящён жизни и боевым действиям дивизиона гвардейских миномётов РС, знаменитых «Катюш», внушавших ужас противнику в годы минувшей войны. Действие сценария развертывается в обстоятельствах динамически развивающегося завершающегося, победоносного периода Великой Отечественной войны. Не устраняя представления о серьёзности, трудности войны, о связанных с нею опасностях, опирая на него приключенческую линию сюжета, сценарий главным образом сориентируется на господствующее победное настроение этого военного этапа. Из него вытекает его общая эмоциональная атмосфера. Этим формируются также все особенности и слагаемые его жанра: обострённость внешнего событийного ряда, превосходство разума и смекалки, находчивость и неуязвимость его героев, их весёлость и удачливость и, наконец, юмор, который должен иметь определяющую роль в эмоциональном строе будущей картины. Этот жанровый строй сценария имеет реальную жизненную основу и несомненно опирается на традицию народного комедийного героя» (РГАЛИ, ф.2944, оп.4, д.1006, л.3).
Отправляя текст Окуджавы и Мотыля на утверждение в Москву, директор «Ленфильма» Илья Киселёв 16 августа 1965 года попросил зампреда Госкино Баскакова, во-первых, включить его в тематический план студии на 1966 год вместо ранее намеченного сценария сталинской лауреатки Веры Пановой «Где твоя звезда», и, во-вторых, решить вопрос о том, кто займётся съёмками. «В качестве режиссёра-постановщика, – написал он, – просим утвердить В.Я.Мотыля. Кандидатура режиссёра, известного по постановке картины «Дети Памира», представляется студии убедительной» (РГАЛИ, ф.2944, оп.4, д.1006, л.1).
Но Киселёв не знал, что у одного из сценаристов, у Окуджавы, имелся в Госкино заклятый враг – главред сценарно-редакционной коллегии Дымшиц, который просто терпеть не мог его повесть «Будь здоров, школяр». Это был весьма искушённый интриган. Сам Дымшиц в очередной раз подставляться не рискнул, но попросил дать соответствующий негативный отзыв своего приятеля – поэта Евгения Долматовского. Ну а дальше понеслось.
Долматовский не подвёл Дымшица. Он раздолбал сценарий Окуджавы и Мотыля в пух и прах. Во-первых, Долматовский обвинил сценаристов во лжи, назвав многие эпизоды мюнхгаузеновскими. Поэт придрался к следующей сцене: «Ракету поджигают бензином и горящей веткой. Она летит и поджигает танк». Это действительно выдумка. Так ведь и фильм был задуман не как историческая хроника. Авторы избрали комедийный жанр, который допускал фантастические эпизоды.
Второе обвинение Долматовского касалось лирической линии. Он писал: «Стараясь «от обратного» показать чистую любовь, юношеское чувство, авторы всё время держат свою героиню в окружении похотливых людей, говорящих пошлости или двусмысленности. Это нельзя ни сократить, ни отредактировать – это принцип, все диалоги, основной приём» (РГАЛИ, ф.2944, оп.4, д.1006, л.6).
Взбесило поэта и то, что по сценарию солдаты баловались спиртом и трофейным вином. «Прошу, – писал он, – не заподозрить меня в ханжестве …Но герои фильма трижды выпивают» (Там же, л.7).
Вывод Долматовского был ожидаем: «Такой фильм никак не сможет помочь в воспитании патриотизма».
Отталкиваясь от этой рецензии, заместитель Дымшица – Виктор Сытин – и один из редакторов – Игорь Раздорский – подготовили, по сути, разгромное заключение Госкино. Нет, они не утверждали, что «Ленфильму» совсем следовало отказаться от сценария Окуджавы и Мотыля, но потребовали весь текст перекромсать, «расширить духовный и политический кругозор товарищей Колышкина (главного героя. – В.О.) по оружию» и найти «достаточно чёткое решение финальных кадров» (Там же, л.9).
До сих пор неизвестно, как дирекция «Ленфильма» всё-таки добилась разрешения приступить к режиссёрской разработке и съёмкам этой картины. Более того, она ведь нашла возможность выплатить Окуджаве и Мотылю гонорар за литературный сценарий в сумме девять с половиной тысяч рублей, что для нигде не работавшего поэта в тот момент оказалось сильным подспорьем. Кстати, вся смета этого фильма составила 385 тысяч рублей.
Ещё на стадии режиссёрской разработки Мотыль задумался об актёрском составе и музыкальном сопровождении. Московское киноначальство ему настойчиво рекомендовало на роль Женечки Кустинскую, а он кинопробы с ней забраковал и предпочёл Галину Фигловскую. Чиновники из Госкино пытались наложить табу на приглашение в фильм Олега Даля. Но режиссёр другого артиста в главной роли не видел. Интуиция не подвела его и при подборе артистов на роли Захара Косых и лейтенанта Ромадина (он сделал выбор в пользу Михаила Кокшенова и Георгия Штиля).
Чтобы избежать в последующем претензий чиновников, Мотыль подстраховался и согласовал с военными кандидатуру консультанта картины (им стал генерал-майор артиллерии Михаил Глушков).
К слову, по ходу съёмок Мотыль неоднократно отходил от запланированных эпизодов. Он потом признался: «В фильме «Женя, Женечка и «Катюша» имеются отступления от режиссёрского сценария. Ряд сцен написаны заново, ряд сцен не снимались совсем. Эти изменения обусловлены идейно-художественными задачами. Уже в подготовительном периоде мне – режиссёру-постановщику и одному из авторов сценария – стало ясно, что эксцентрика, которой было немало в сценарии, несостоятельна, что картина пойдёт по более достоверному психологическому руслу» (РГАЛИ, ф.2944, оп.4, д.1007, л.6).
Наконец, 30 ноября 1966 года студия «Ленфильм» подписала акт о приёмке фильма. Однако Москва его не утвердила. Буквально через три недели Главное управление художественной кинематографии Госкино вернуло картину «из-за серьёзных идейно-художественных просчётов» на переделку. В заключении столичных чиновников было сказано, что многие эпизоды в фильме получились художественно неубедительными. Приведу часть их претензий. Цитирую: «Так, очень неясные художественные и смысловые функции эпизода в немецком блиндаже. Кроме того, сам по себе эпизод этот очень затянут; не особенно отчётливо воспринимается факт взрыва ящика с немецким «подарком». В связи с этим данный эпизод требует значительного сокращения и исправления с тем, чтобы найти линию поведения Колышкина, которая внутренне оправдывала бы его пребывание в немецком блиндаже. Точно так же значительного сокращения и переосмысления требует сцена атаки наших войск после встречи нового года, так как сцена сейчас выглядит художественно недостоверной. Совершенно немотивированной представляется сейчас сцена, в которой Колышкин воображает себя участником некоей «бюргерской идиллии» – что абсолютно не соответствует его рыцарственным романтическим идеалам. В финале картины, где рассказ приобретает серьёзную драматическую интонацию, весьма неуместной выглядит буффонада на командира. …В репликах Захара Косых слишком назойливо звучит мотив недоброжелательности Захара к «интеллигентности» Колышкина. Текст вступительной песни… не даёт верного камертона» (РГАЛИ, ф.2944, оп.4, д.1006, л.33).
Получалось, что следовало переснять весь фильм. На «Ленфильме» пошли на хитрости. Там составили календарный план по реализации замечаний Главка. В нём указали, что в срок до 20 января 1967 года свою часть выполнят сценаристы. В плане значилось: «Работа авторов (написание новых сцен, закадрового текста, текстологическая правка диалогов картины)» (Там же, л. 36).
На самом деле Тодоровский собирался переделать лишь несколько сцен, а суть фильма менять он не намеревался.
Новый вариант картины был готов к началу весны. 23 марта 1967 года руководство «Ленфильма» доложило заместителю председателя Госкино Владимиру Баскакову:
«7. Уточнено в картине положение песни. В предлагаемом варианте она прочитывается как тема героя, как жанровая визитная карточка комедийно-романтического характера. Это отчасти достигнуто монтажными уточнениями, отчасти – введением песни также в середину картины. При этом песня Б.Окуджавы дополнена новым текстом:
С детских лет поверил я,
Что от всех болезней
Капель датского короля
Не найти полезней.
И с тех пор горит во мне
Огонёк той веры.
Капли датского короля
Пейте, кавалеры!» (РГАЛИ, ф.2944, оп.4, д.1006, л.44).
Переделал Мотыль и концовку фильма. Баскакову было сообщено:
«8. Финал картины решён как «раскрытие кулис», обнажение жанровости, условности всего, что произошло в картине. Голубое небо обрывается в павильоне с его машинерией, аппаратурой и бутафорией. Сюда же перенесены финальные факсимиле членов группы. Таким образом, слова «здесь были» прочитываются с отчётливым указанием на съёмочный павильон» (Там же, л.44).
Однако официально премьера фильма состоялась лишь 21 августа 1967 года. Картина очень понравилась зрителям, но её сильно невзлюбили партаппаратчики, и больше всех брызгал слюной тогдашний заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Филипп Ермаш.
Впоследствии Окуджава в написании киносценариев участия уже не принимал, но продолжил сочинять для кинофильмов песни.
Уже в самом конце 70-х годов к нему неожиданно обратились театральные режиссёры. Зиновий Корогородский попросил разрешения поставить по его повести «Будь здоров, школяр» спектакль в Ленинградском ТЮЗе. Актёрами он назначил своих выпускников из Института театра, музыки и кинематографии. Но премьера спектакля вызвала возмущение у нескольких активистов. Они послали в Москву в ЦК КПСС жалобу (она сохранилась в бывшем архиве ЦК, который теперь именуется РГАНИ). Активисты писали: «Главное же, что вызывает наш протест – это полное отсутствие у выведенных на сцене солдат-школяров какой-либо идейности и патриотизма» (РГАНИ, ф.100, оп.5, д.1398, л.6).
И какие у активистов были аргументы? Они доложили:
«От первых сцен и до конца постановки многократно повторяется мечта солдат-школяров о сапогах вместо обмоток, о шапке вместо пилотки, о железной ложке вместо щепки, с помощью которой некоторые едят, а также навязанно-лирический мотив – отношения солдат к связистке Нине. Всё это и является лейтмотивом всех рассуждений и помыслов солдат и главного героя спектакля.
В спектакле участвуют три командира: майор, лейтенант и старшина. Все они хотя и показаны схематично, но в каждом из эпизодов оставляют о себе у зрителей отрицательное впечатление. За глаза солдаты называют командиров «штабные крысы». Отрицательное отношение солдат к своим командирам несколько раз подчёркивалось по ходу спектакля: «Старшина – гад, себе яичницу жарит, а мы концентрат едим», или «Командир не хочет дать машину, чтобы отвезти в госпиталь раненого солдата».
Во втором акте командир батареи – лейтенант показан как развязно ухаживающий за девушкой-медичкой и в отвратительной сцене пьянства со своими солдатами, где ведёт себя непригляднее других. У нас создалось впечатление, что солдаты и командиры как бы противопоставлены в этой постановке. За весь спектакль со стороны командиров не произнесено ни одной фразы идейного или воспитательного характера. Ни разу на сцене не появился политработник – его нет в составе действующих лиц.
Что же касается показа и раскрытия образов молодых солдат – школяров, их нравственного и патриотического настроя, то в пьесе нет ни одного эпизода, показывающего проявление ими мужества, их становление как солдат, побеждающих в себе страх перед смертью, ради защиты и спасения Родины, повышение их организованности, дисциплинированности, идейной сознательности» (РГАНИ, ф.100, оп.5, д.1398, л.6–7).
Увы, жалобщики не поняли самого главного в спектакле. Вот эти небрежно одетые в шинели разгильдяи, мечтавшие получить вместо обмоток сапоги и ходить не в пилотках, а в тёплых шапках, в самый трудный момент и встали на защиту Родины и отстояли нашу страну от фашизма.
Однако жалобе активистов был дан ход. Секретарь Ленинградского обкома КПСС Василий Захаров потребовал радикально переработать спектакль. Корогодский попробовал отделаться мелкими исправлениями. Но бдительным партаппаратчикам оказалось этого мало. Под их давлением управление культуры Ленгорисполкома распорядилось спектакль из репертуара театра исключить.
Позже заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев и завсектором театров ЦК Глеб Щепалин дали справку:
«Работа театра, направленная на исправление недостатков постановки, не дала положительных результатов. Не удалось преодолеть идейно-художественные ошибки одноимённой повести Б.Окуджавы. Главное управление культуры Ленгорисполкома сочло целесообразным исключить из показа зрителям этот спектакль. Обком КПСС указал начальнику Главного управления культуры Ленгорисполкома т.Скворцову Б.М. на проявленную беспринципность при приёме слабого в идейном отношении этого произведения и потребовал усилить работу по совершенствованию репертуарной политики в молодёжных театрах» (РГАНИ, ф.100, оп.5, д.1398, л.1).
Впоследствии спектакли по повести Окуджавы «Будь здоров, школяр» были поставлены в Москве в театре «У Никитских ворот» и в Питере. И все они собирали аншлаги.